"Прогресс и бедность" Генри Джордж

Издание:	Русское экономическое общество
Дата:	30.03.2015
Автор:	Генри Джордж

Книга Генри Джорджа, в которой автор исследует причины промышленных застоев и бедности, растущей вместе с ростом богатства, вышла в свет в Сан Франциско еще в 1879 году и была переведена в России в 1897 году. Многие ее положения остаются весьма актуальными. "Исследование причины промышленных застоев и бедности, растущей вместе с ростом богатства… Средство избавления". Перевод с английского С.Д. Николаева.
 
Наше столетие ознаменовалось чрезвычайным ростом производительных сил. Утилизация пара и электричества, введение усовершенствованных способов производства и сберегающих труд машин, все большее и большее подразделение и расширение размеров производства, удивительное облегчение обмена,- несомненно, в огромной степени усилили производительность труда.

В начале этой поразительной эры ожидали, да и было естественно ожидать, что сокращающие труд машины облегчат труд и улучшат положение рабочего, и огромный рост производительных сил сделает существующую бедность достоянием прошлого. Если бы человек прошлого века, как Франклин или Пристли, созерцая будущее, мог представить себе пароходы, занявшие место парусных судов, железнодорожные поезда — место прежних повозок, жатвенную машину — место косы и молотилку — место цепа; если бы он мог услышать дрожание машин, которые в подчинении человеческой воли и ради удовлетворения человеческих желаний развивают силу, превышающую соединенные силы всех людей и рабочего скота на земле; если бы он мог увидеть лесные деревья, превращающиеся в законченные изделия,- в двери, ставни, ящики и бочки,- почти без прикосновения человеческой руки; обширные мастерские, где сапоги и башмаки вырабатываются целыми ящиками с затратой меньшего количества труда, чем сколько нужно его было прежнему мастеру затратить на одну подошву; фабрики, где под присмотром какой-нибудь девочки и хлопок превращается в ткань быстрее, чем его могла наработать сотня искусных ткачей на своих ручных станках; если бы он мог увидеть паровые молоты, выковывающие гигантские валы и огромные якоря, и хрупкие машины, вырабатывающие крошечные часики; бриллиантовое сверло, проходящее сквозь недра скал, и минеральные масла, заменяющие ворвань; если бы он мог представить себе то огромное сбережение труда, какое вытекает из улучшенных способов обмена и сообщения,- баран, битый в Австралии, съедается свежим в Англии, а поручение, данное лондонским банкиром после полудня, утром того же числа выполняется в Сан-Франциско; если бы он мог представить себе те сотни тысяч усовершенствований, из числа которых мы привели лишь некоторые,- то какой бы вывод сделал он относительно соответствующего общественного состояния человечества?

То, что ему представилось бы, представилось не как вывод, не как мечта, а как нечто действительно виденное им; его сердце затрепетало бы, его нервы содрогнулись бы, как у человека, который среди томимого жаждой каравана заметил бы с возвышенности, как раз перед собою, яркую зелень шелестящих листьев и блеск струящейся воды. Его [-003-] воображение стало бы отчетливо рисовать ему, как эти новые силы возвышают общество от самых его оснований, ставят самого бедного выше возможности нужды и избавляют самого слабого от тревожной заботы о материальных потребностях жизни; в его воображении рисовалась бы картина того, как эти силы — рабы знания принимают на себя традиционное проклятье, как эти мускулы из железа и жилы из стали превращают жизнь самого бедного рабочего в сплошной праздник, во время которого всякое возвышенное качество и благородное душевное движенье будут иметь простор для своего развития.

И ему представились бы, в виде необходимого следствия этих благодетельных материальных условий, нравственные условия, осуществляющие тот золотой век, о котором всегда мечтало человечество. Юность более не блекнет и не гибнет; старость — не черствеет в скупости; дети радостно играют, и, не ведая житейской суеты, люди упиваются славою звезд. Нет больше грязи, смягчилась жестокость, диссонанс перешел в созвучие. Ибо как могла бы возникнуть жадность там, где всякий жил бы в довольстве? Каким образом порок, преступления, невежество, грубость, которые происходят от бедности и от страха бедности, могли бы существовать там, где бедности уже более не было бы? Кто стал бы подличать, когда все были бы свободны; кто стал бы угнетать, когда все были бы равны?

Подобные этим надежды, подобные этим мечты и вызывались теми усовершенствованиями, которыми так выделяется наше чудное столетие. Они столь глубоко западали в народное сознанье, что радикально изменяли течения мысли, давали новый вид верованиям и сказывались на самых основных понятиях. Мечты о возможном счастии не просто принимали больший блеск и яркость; но изменялось и самое направление мысли; назад, где бледнели лучи заката, уже не смотрели, смотрели только вперед, где рассвет золотил небеса.
Правда, разочарование, сменялось разочарованием; открытие следовало за открытием, и изобретение за изобретением, ни мало не уменьшая труда тех, кто всего более нуждался в отдыхе, и не принося довольства бедняку. Но существовало так много вещей, которым, казалось, можно было приписать такого рода неудачу, что и до нашего времени новая вера, пожалуй, сохранила еще всю свою силу. Мы стали только лучше ценить трудности, которые надо преодолеть; но мы не менее прежнего верим, что все клонится к тому, чтобы преодолеть их.

Тут мы, однако, приходим в столкновение с фактами, в значении которых невозможно сомневаться. Со всех концов цивилизованного мира доносятся жалобы на то, что труд осужден на невольную праздность, что капитал скопляется и остается без употребления, жалобы на застой промышленности, на недостаток в деньгах среди промышленников; на нужду, страдание и горе среди рабочих классов. Вся та тупая, мертвящая мука, вся та острая, сводящая с ума боль, которые [-004-] для большинства людей заключаются в словах «тяжелые времена», гнетут теперь мир. И это положение вещей, общее для стран, столь глубоко различающихся по положению, по политическим учреждениям, по фискальным и финансовым системам, по плотности народонаселения и по общественной организации, едва ли может быть отнесено на счет действия местных причин. Нужда царит там, где содержатся огромные постоянные армии, но царит также и там, где их нет; нужда царит там, где нелепые и гибельные покровительственные тарифы угнетают промышленность, и там, где промышленность почти свободна; нужда царит там, где господствует автократическое покровительство, но царит и там, где политическая власть находится целиком в руках народа; в странах, где бумага заменяет монету, и в странах, где только золото и серебро считаются деньгами. Очевидно, мы должны, минуя все такого рода местные особенности, обратиться к изысканию некоторой общей причины.

Что такая общая причина существует и что она заключается или в материальном прогрессе, или в чем-то, тесно связанном с ним, станет весьма понятным для всякого, кто заметит, что та группа явлений, которую мы называем промышленным застоем, состоит как раз из тех явлений, только в их более острых формах, которыми всегда сопровождается материальный прогресс и которые выражаются все с большей ясностью и силой по мере его развития. Где условия, к которым повсюду стремится материальный прогресс, осуществлены с наибольшей полнотой, то есть, где наиболее плотное население, наибольшее богатство и в наивысшей степени развит механизм производства и обмена; там мы встречаем и самую ужасную бедность, самую острую борьбу за существование и самые тяжелые формы безработицы.
Ведь в более новые страны, то есть, в страны, где материальный прогресс находятся еще на своих более ранних ступенях развития,- отправляются рабочие в поисках более высокой заработной платы, и устремляется капитал в погоне за более высоким процентом. Ведь в более старых странах, другими словами, в странах, где материальный прогресс достиг более поздних ступеней развития, находим мы и широко распространенную бедность посреди наибольшего богатства. Отправьтесь в одну из тех стран, где англосаксонская мощь еще только вступает на путь прогресса, где механизм производства и обмена еще груб и неразвит, где приращение богатства еще не настолько значительно, чтобы дать возможность какому-либо классу жить в спокойствии и в роскоши, где лучший дом есть не что иное, как бревенчатая хижина, палатка или шалаш, а самый богатый человек поставлен в необходимость ежедневно работать, и вы, хотя и заметите отсутствие богатства и всех его спутников, не встретите однако нищих. Там нет роскоши, но нет там и нищеты. Никто не живет покойной жизнью, никто не живет очень хорошей жизнью; но всякий имеет возможность [-005-] добывать себе средства к жизни, и никого, могущего и желающего работать, не беспокоит боязнь нищеты.

Но лишь только такая страна начнет приближаться к условиям, к которым стремятся все цивилизованные страны, и станет делать успехи в развитии материального прогресса; лишь только более густое население, более тесное сношение с остальным миром и большая утилизация сокращающих труд машин сделают возможной большую экономию в производстве и обмене, и богатство вследствие этого начнет расти,- не только в своей общей сумме, но и в отношении к народонаселению,- как тотчас же и бедность принимает более мрачный вид. Одни живут уже бесконечно лучше и свободней, а другие едва только могут существовать. Бродяга является вместе с локомотивом, а богадельни и тюрьмы такие же верные признаки материального прогресса, как роскошные дома, богатые магазины и великолепные храмы. На улицах, освещенных газом и охраняемых полицейскими в мундирах, нищие поджидают прохожих, а на тротуарах университетов, библиотек и музеев собираются более отвратительные гунны и более дикие вандалы, чем те, о которых пророчил Маколей.
И этот факт,- этот великий факт, что бедность и ее спутники являются сами собой в обществах, лишь только они, развиваясь, достигают тех условий, к которым стремится материальный прогресс,- доказывает, что общественные затруднения, существующие всюду, где только прогресс достиг известной ступени, возникают не из местных причин, но так или иначе порождаются самим прогрессом.

Как ни неприятно может быть такое признание, а наконец все же становится делом явных, что огромный рост производительных сил, который ознаменовал собой настоящее столетие и который еще продолжается и теперь с возрастающей быстротой, не стремится к тому, чтобы вырвать бедность или облегчить положение людей, обремененных работой. Он просто расширяет пропасть между богачом и бедным Лазарем и усиливает борьбу за существование. Ряд изобретений дал человечеству такие силы, о каких сто лет тому назад не могло мечтать и самое смелое воображение. А на фабриках, где сберегающие труд машины достигли своего наиболее удивительного развития, работают малые дети; всюду, где только новые силы утилизируются с большей или меньшей полнотой, целые массы народа живут общественной благотворительностью или едва сводят концы с концами; среди наибольшего скопления богатства люди умирают с голода и болезненные дети сосут иссохший груди своих матерей, и всюду жажда наживы и поклонение богатству указывают на силу страха перед нуждой. Обетованная земля бежит перед нами подобно миражу. Плоды дерева знания, лишь только мы беремся за них, превращаются в содомские яблоки и рассыпаются от прикосновения.

Что богатство чрезвычайно увеличилось и что средний уровень достатка [-006-] и образования возвысился,- это не подлежит сомнению; но эти выгоды отнюдь не всеобщи. Низшие классы не принимают в них участия^*01. Я не говорю, что положение низших классов нигде и ни в чем не улучшилось; но я не вижу нигде улучшений, которые можно бы было приписать росту производительных сил. И мне кажется, что материальный прогресс никоим образом не стремится к тому, чтобы существенно улучшить положение низшего класса в смысле более здоровой и счастливой жизни. Мало того, я думаю, что он стремится еще более стеснить его положение. Новые силы, хотя и возвышающие по своей природе, не действуют на общественный строй снизу, как то долгое время хотели думать и верить, но как клин устремляются в точку срединную между вершиной и основанием. Тех, которые находятся наверху, они подымают еще выше, а тех, которые оказываются внизу, они только давят к земле.
Если этот гнетущий эффект не повсюду наблюдается, то только потому, что он не бывает заметен там, где уже издавна существовал класс людей, едва имевший возможность существовать. Там, где низший класс ведет самую скудную жизнь, как это было с давнего времени во многих частях Европы, там для него невозможно перейти к еще более низкому состоянию, ибо ближайшая низшая ступень делает невозможным самое существование, и потому никакое стремление к дальнейшему стеснению там не может легко обнаружиться. Но где страны вновь заселяемые в своем развитии переходят к условиям более древних стран, там легко можно наблюдать, что материальный прогресс не только не облегчает бедности, но на деле сам ее производит. В Соединенных Штатах, хотя бы, ясно видно, что грязь и нищета и те пороки, которые вытекают из них, всюду увеличиваются в то время, когда деревня превращается в город и ход развития приносит с собой выгоды улучшенных способов производства и обмена. Ведь именно в более древних и богатых частях Союза нищета и нужда среди рабочих классов принимает наиболее мрачный вид. И если в Сан-Франциско нет такой ужасной бедности, как в Нью-Йорке, то разве это не потому, что Сан-Франциско отстает еще от Нью-Йорка в том, к чему стремятся они оба? Кто может сомневаться, что и на улицах Сан-Франциско также появятся оборванные и босые дети когда он, в своем развитии, достигнет той точки, которой достиг теперь Нью-Йорк?

Этот союз бедности с прогрессом есть великая загадка нашего времени. [-007-] Это центральный факт, из которого вытекают те промышленные, общественные и политические затруднения которые спутывают мир и с которыми тщетно борются государственные люди, филантропы и педагоги. От него подымаются те тучи, которые застилают собой будущее самых прогрессивных и независимых наций. Это загадка, которую Сфинкс Судьбы задал нашей цивилизации, и не разгадать которой значит погибнуть. До тех пор пока весь рост богатства, который вызывается материальным прогрессом, будет уходить лишь на образование огромных состояний, на увеличение роскоши и на усиление контраста между Домом Изобилия и Домом Нужды, до тех пор прогресс не может считаться действительным и прочным. Реакция должна наступить. Башня наклоняется у самого основания и каждый новый этаж лишь ускоряет конечную катастрофу. Обучать людей, приговоренных к бедности, значить ожесточать их; основывать на состоянии самого явного общественного неравенства политические учреждения, при которых все люди теоретически равны, значит ставить пирамиду на ее вершину.

Как ни всеобъемлюще важен этот вопрос, повсюду вызывающий к себе болезненно напряженное внимание, но он еще не получил такого решения, которое давало бы отчет во всех фактах и указывало бы на какое-либо ясное и простое лекарство. Это видно же по крайнему разнообразию попыток, направленных к уяснению господствующего угнетенного состояния промышленности. Оно не только указывает на разногласие между народными понятиями и научными теориями, но показывает также, что то согласие, которое должно бы было существовать между людьми, открыто признающими одни и те же теории, разбивается о практические вопросы и уступает место анархии мнений. Один высоко авторитетный экономист объясняет господствующее угнетенное состояние промышленности перепотреблением; другой, равно авторитетный,- перепроизводством; затем военные расходы, постройка железных дорог, попытки рабочих поддержать заработную плату, демонетизация серебра, выпуск бумажных денег, увеличение числа сокращающих труд машин, открытие более коротких торговых путей и пр. и пр., все это порознь выставляется; как причина расстройства, писателями все более и менее известными.

А в то время, как ученые так спорят, расходятся идеи, что существует непримиримое разногласие между капиталом и трудом, что машины есть зло, что конкуренция должна быть ограничена, а процент отменен, что богатство может быть создаваемо выпуском денег, что давать капитал и работу есть долг правительства, быстро распространяются среди огромной массы народа, который живо чувствует зло и отчетливо сознает несправедливость. Эти идеи, ставящие огромные массы народа, хранителя конечной политической власти, под предводительство шарлатанов и демагогов,- исполнены опасности; однако с ними нельзя успешно бороться до тех пор, пока политическая экономия [-008-] не даст такого ответа на великий вопрос, который согласовался бы со всеми ее учениями и подходил бы к понятиям огромной массы людей.

Дать такой ответ должно быть во власти политической экономии. Ибо политическая экономия не есть ряд догматов. Она есть объяснение известной группы фактов. Это наука, которая среди известных явлений старается прослеживать взаимные отношения их и связывать причину со следствием, все равно как то делают физические науки среди явлений другого порядка. Она кладет свои основания на твердую почву. Посылки, из .которых она делает свои выводы, суть истины, имеющие наивысшую санкцию; они суть аксиомы, которые все мы признаем, которые мы уверенно кладем в основу соображений и действий повседневной жизни и которые могут быть сведены у метафизическому выражению того физического закона, что движение направляется по линии наименьшего сопротивления, к тому положению, что люди стремятся удовлетворять свои желания с наименьшей затратою сил. При столь надежном основании, и самые процессы ее, состоящие просто из признания сходства и различия, имеют такую же высокую степень достоверности. В этом смысле, политическая экономия такая же точная наука, как геометрия, которая из подобных же истин, относящихся к пространству, выводит свои заключения подобными же средствами, и ее заключения раз они правильны, должны быть тоже как бы само понятными. И хотя в области политической экономии мы и не можем поверять наших теорий искусственно произведенными комбинациями и условиями, как то можно делать в случае некоторых других наук, тем не менее мы можем пользоваться тут не менее убедительной поверкой, сравнивая общества, в которых существуют различные условия, или, в воображении, отделяя, комбинируя, придавая или выделяя силы и факторы, действие которых известно.

На следующих страницах, предполагаю сделать попытку к разрешению посредством методов политической экономии великой проблемы, представленной мною. Я предполагаю отыскать закон, который связывает бедность с прогрессом и увеличивает нужду с ростом богатства; и я полагаю, что в объяснении этого парадокса мы найдем объяснение тех часто повторяющихся периодов промышленного и коммерческого застоя, которые кажутся столь необъяснимыми, когда их рассматривают независимо от их отношений к более общим явлениям. Такое исследование, должным образом начатое и заботливо произведенное, должно привести к заключению, которое выдержит всякую поверку и, как истина, будет иметь связь со всеми другими истинами. Ибо в порядке явлений нет места случайности. Каждое следствие имеет причину и каждым фактом предполагается предшествующий факт.

Что политическая экономия, в том виде, как она излагается в настоящее время, не объясняет устойчивого положения бедности среди [-009-] растущего богатства способом, который согласовался бы с глубоко коренящимися понятиями людей; что те бесспорные истины, которых она учит, являются бессвязными и разрозненными, что она не настолько проникла в народное сознание, как должна была бы проникнуть всякая истина, хотя бы и неприятная; что, напротив того, после ста лет разработки, в течение которых она останавливала на себе внимание наиболее проницательных и сильных мыслителей, ей пришлось быть отвергнутой государственными людьми, осмеянной массами и низведенной во мнении многих образованных и мыслящих людей до степени псевдонауки, в которой нет и не может быть ничего твердого,- все это должно, мне кажется, зависеть не от бессилия самой науки, будь она должным образом понята, а от некоторого ложного шага в ее посылках или от упущенного из виду фактора в ее выводах. А так как ошибки такого рода обыкновенно остаются незамеченными благодаря уважению, которое оказывают авторитетам, то предполагаю в этом наследовании ничего не принимать за доказанное и даже признанные теории подвергать поверке с помощью основных принципов, а когда они не будут выдерживать такой поверки, обращаться прямо к фактам, стараясь непосредственно открыть их закон.
Я предполагаю ничего не принимать на веру, не отступать ни перед каким заключением, но следовать за истиной всюду, куда бы она ни повела. Искать этот закон — ваш долг, ибо в самом сердце нашей цивилизации, у нас на глазах, изнемогают женщины и стонут маленькие дети. Но каким может оказаться этот закон — дело не наше. Если заключения, которых мы достигнем, встанут в противоречие с нашими предрассудками,- не будем колебаться, и если они будут враждебны установившимся понятиям,- не будем отступать. 

⁰¹ Правда, самый бедный человек в наше время может иногда пользоваться такими вещами, какие были недоступны в прошлом веке и богачу; но это не может служить доказательством улучшения в его положении, пока не будет доказано, что возросла легкость добывания средств к жизни. Нищий в большом городе может пользоваться многими вещами, недоступными фермеру в глуши, но это не доказывает того, чтобы жизненные условия у городского нищего были лучше, чем у независимого фермера.